К. Пигарев
Мураново
ГОЛУБАЯ ГОСТИНАЯ
Обитые голубой материей
кушетка, два кресла и два стульчика с овальными спинками относятся к 30-м годам
XIX
века.
Голубая гостиная
В простенке между окон —
большое настенное зеркало в великолепной раме красного дерева, с украшениями из
чеканной бронзы (французской работы начала
XIX
века). Напротив, над кушеткой, другое зеркало в деревянном позолоченном
обрамлении с характерными для 40 — 50-х годов
XVIII
века причудливыми линиями.
Среди портретов, висящих в
этой комнате, гравированный портрет одного из «властителей дум» своего времени —
английского поэта Байрона. Пушкин, описывая деревенский кабинет Онегина, недаром
отмечает «лорда Байрона портрет». Висел такой портрет и у самого Пушкина в
Михайловском. Привлекает внимание изящный в своей простоте портрет неизвестной
молодой женщины с васильками, приколотыми к корсажу. Он принадлежит кисти
известного акварелиста Владимира Ивановича Гау (1816 — 1895) и датирован 1845
годом. Не лишены сатирической остроты портреты некоторых членов семьи Путят, во
главе с матерью, Екатериной Ивановной, похожей на «пиковую даму». Автор этих
акварелей — неизвестный художник-любитель, одаренный большой наблюдательностью и
чувством юмора.
В настенном шкафчике
фарфоровые статуэтки-миниатюры завода Попова. Одна из них — «Пустынник и
медведь» — иллюстрирует известный басенный сюжет, прославленный Лафонтеном и
Крыловым. Другая статуэтка изображает античную богиню юности Гебу, кормящую из
чаши орла. Эта статуэтка невольно вызывает в памяти последние строки тютчевской
«Весенней грозы»:
Ты
скажешь: ветреная Геба,
Кормя
Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.
Образ Гебы неоднократно
встречается в поэзии и в изобразительном искусстве конца
XVIII
— начала XIX
века. Юная Геба, которая «из сосуда льет златого в чашу злату — снедь орлу»,
упоминается в стихотворении Державина «Геба». В Эрмитаже находится мраморная
статуя Гебы, изваянная знаменитым итальянским скульптором Антонио Кановой.
Оригинальна тарелка завода
Новых с изображенными на ней игральными картами. Подобный рисунок украшает и
находящуюся тут же чашку завода Поливанова. Эта чашка напоминает ту, из которой
пил герой романа Тургенева Лаврецкий наутро по своем приезде в Васильевское:
«Лаврецкий напился чаю из большой чашки; он еще с детства помнил эту чашку:
игорные карты были изображены на ней, из нее пили только гости, — и он пил из
нее, словно гость» (глава
XIX).
Тарелка Императорского завода
с портретом, как предполагают, балерины Тальони заставляет вспомнить письмо
Баратынского к жене, в котором он делится своими впечатлениями о прославленной
танцовщице: «О Тальони не стану говорить. Все выше всякого чаяния. Смесь страсти
и грации, которых нельзя описать. Надобно видеть неожиданность, прелесть, правду
поз. Дух захватывает».
Тут же стоит ларчик с
принадлежностями для плетения кружев. Он вырезан из моржовой кости
архангельскими кустарями. На крышке его — аллегорическое изображение
присоединения Финляндии к России, которое произошло в результате русско-шведской
войны 1808 — 1809 годов. Об этом событии вспоминает Баратынский в эпилоге к
своей поэме «Эда». Этот эпилог предназначался для альманаха В. Ф. Одоевского и
В. К. Кюхельбекера «Мнемозина», но не был в 1824 году пропущен цензурой. В нем
поэт осуждает колонизаторскую политику самодержавия и восхищается мужеством
«падшего народа», который бесстрашно отстаивал свободу своих «угрюмых скал».
